Я сегодня тебе принес не букет из пышных роз не тюльпаны и не лилии: Текст песни Ты сегодня мне принес не букет из пышных роз

Карл-Маркс-Штадт — Журнал «Юность»

Ты сегодня мне принес
 Не букет из пышных роз,
 Не тюльпаны и не лилии…

Из песенки

Ныне Москва поблекшая, унылая и бесцветная. Слякотная. Торопливыми ботинками снег сбивается в масло и отсекается водою. До Рождества один день. Все ждут свежего снега, а его недели две как нет.

Нашу почту — одноэтажный домик послевоенной постройки — возводили, говорят, пленные немцы. Притулился домишко на окраине мира: приписаны мы к столице, а фактически находимся за городской чертой. Перед нами живая лава мегаполиса, за нами Лосиный остров пешком переходит в долгие леса — сперва Мытищинские, потом Посадские. И лоси тут вправду водятся.

Закрепленный за пятью точками водитель Паныч — на самом деле Ян Иваныч, из поляков, — видел три Рождества назад лосиху с лосенком. Заглядывали в окна под утро. Лосиха, может, и залегла бы в лежку, а этот херувимчик гнал ее за едой. Ох, и шуму они тогда наделали в нашем тупичке, прежде чем убрались восвояси.

Сегодня рабочий день, но мы словно отдыхаем. Посетителей нет. Все готовятся к Рождеству, и почтовый бум наконец-то схлынул. Он начался за три недели до Нового года и почти иссяк пару дней назад. Хотя прилетают еще письма Деду Морозу, и таким припозднившимся — особое внимание от нас, почтарей. Сейчас у нас топится печь, дым из кирпичной трубы стелется вкось по крыше. Снаружи почта — словно пряничный домик, потому что два оператора — Луиза и Алексанна Алексевна — разукрасили ее мишурой, гирляндами, искусственными елками где-то в конце ноября. Луиза — старинный работник, она на этой почте начинала карьеру еще в девушках. Кажется, помнит тех самых пленных немцев. Луиза от почтальона дошла до начальницы. Но даже ее опыт не выдержал конкуренции с новейшими почтовыми технологиями. Луиза вынуждена была пойти на понижение, чтобы только не оставаться в одиночестве дома. Так сложилось: не завела ни мужа, ни дитя — жизнь без реверса. Алексанна Алексевна с нами чуть меньше трех лет, она самый молодой сотрудник коллектива, но самый подкованный: любую новую программу осваивает в два счета. И мы вместо радости печалимся грядущему ее окончанию института. Зачем дипломированному психологу работать на почте? Уйдет, ох, уйдет.

Меня занесло на службу в почтовое отделение одно веское семейное обстоятельство, а то бы ни за что. Я три с лишним года назад стала называться пенсионеркой по возрасту. Могла бы, казалось, выйти на заслуженный отдых после трудовой деятельности повышенной вредности — двадцать лет отдала средней школе. Но единственная дочь посчитала, что мне станет скучно и некуда себя девать на пенсии, потому внезапно решила одарить меня внуком. Тут мои планы «поездить по миру» рухнули в одночасье. У дочери родились девочки-двойняшки, каждая по два пятьсот — вот и веское мое обстоятельство. Появление прекрасных внучек, которым теперь уже почти по три года, вынудило искать допдоход. Так я оказалась в начальниках почтового отделения на самом краю мира; перед нами мигающий праздничным неоном мегаполис, позади — оснеженный Лосиный остров с дикими зверями.

Неподалеку пролегла ветка железной дороги. Когда запираешь на ночь почту, видишь под крышей одинокую звездочку сигнализации и слышишь над головой, в верхах, надсадный рев семафора, всхлипы поездов дальнего следования, непостижимым образом ощущаешь себя ближе к таинствам Рождества. Кажется, вертеп был вовсе не в южной стране, а где-то здесь поблизости, в лесных сугробах Лосинки, в чащобе, куда под светом Верхней звезды сходились волхвы, люди и звери, лоси, кабаны, лисицы. Стонущие паровозные гудки сообщают расстояние не только между станцией и почтой, но и между миром, Временем и тобой.

Утром ощущение сказочности и волшебства напрочь растворяется. Двухнедельной давности серое месиво расшвыривается торопливыми сапогами. Блекнет звезда сигнализации под крышей. Молчит остывшая за ночь кирпичная труба. С утра Паныч растапливает соляркой печь и отправляется на ржавом «каблучке» по маршруту, заезжает в центральное отделение и после «обмена почтой» развозит объем по точкам, к вечеру непременно возвращаясь к нам. Не то чтобы мы ему так симпатичны, а просто живет рядом. Помещение наше нагревается быстро, жар печи дразнит другие запахи. На почте, говорят, испокон веков так было: терпко в нос бил расплавленный сургуч, щекотал носоглотку столярный клей, деликатно пахла плотная почтовая бумага. Сейчас их не то чтобы в помине не было, но сильно сократилось применение. И все же на почте живет особый почтовый дух, обостряющий грезы о путешествиях. То конверт с маркой Ботсваны, то бандероль из Сеула или Ухани, то посылка из Сванетии обостряют твой приключенческий азарт и разжигают тягу к странствиям.

Сейчас мы, трое почтарей, вяло ходим от окна к окну, придумывая себе занятия и ожидая Паныча с остатками новогодней корреспонденции из международного узла связи. Уже готовы салат «Оливье», «Мимоза», и охлаждается в авоське за карнизом бутылка «Абрау Дюрсо». Луиза не хочет торопить события, одиночество дома — слишком мрачная перспектива под праздник. Алексанна Алексевна, напротив, не может дождаться часа, когда мы запрем наш «пряничный домик» на железный засов с навесным замком и повесим объявление про три выходных. Я же с некоторым трепетом ожидаю приезда «каблучка». Мне под Рождество вот уже третий год подряд приходит письмо с открыткой и бандероль из Хемница. Обычно заранее, даже до Нового года. На этот раз открытка задержалась, и нынешний день — последняя возможность традиции устоять в пошатнувшемся мире.

Хемницкие весточки я получаю с тех пор, когда особый почтовый дух выдразнил из моей памяти факт настолько давний и прочно забытый, что для его воскрешения понадобилось сойтись нескольким ощущениям разом. Сказочно-волшебная атмосфера предновогодней суеты, отсылающая ко дням детства, зимний почтовый аврал и вдобавок к авралу подзуживающее раздражение вдруг разбудили во мне неясное воспоминание. Раздражение вызывало мурлыканье одной незамысловатой мелодии под крючковатым носом Луизы.

Тогда, три года назад, мы еле-еле поднимали головы от вороха корреспонденции, от бумажной прорвы, валившей на нас с гораздо большей силой, чем снега над суетливо-деловитой зимней Москвою. Хор предпраздничных поздравлений разбавляли редкие претензии клиентов. Входная дверь то и дело стучала и лязгала засовом, выстужая тепло. Мысли о доводчике, о клейких лентах вместо бобин суровой нитки, о самоклеящихся конвертах вместо не вовремя застывающего сургуча перебивала дурацкая мелодия Луизы. Я не понимала, отчего та мелодия мне досаждает. Сперва мы между делом перекидывались насмешливыми взглядами с Алексанной Алексевной, но потом она вынужденно вступила в спор с педантичным клиентом, которого я тут же пожалела: он не знал привычки хорошенькой почтовой феи учить уму-разуму зануд. И я осталась в своей досаде один на один с перевирающей ноты Луизой, пока все ж таки не решилась, невзирая на очередь и не видя поющего седого пучка, задать вопрос.

— Что это, Луиза?

В ответ из-за стеллажа показалось пол-лица в золотой оправе, будто Луиза надела пенсне.

— Да, босс?

— Что ты там вымучиваешь?

— Это же «Ландыши»… В годы моей молодости популярная песня была. Знаете?

— Твоей молодости я точно не знаю.

— А можно там побыстрее? Очередь собрали…

Из десятка терпеливых непременно найдется один не наученный уважать чужой труд.

— Перейдите ко мне!

Алексанна Алексевна, избавившись от зануды, принялась за выскочку-торопыжку.

— «Ландыши, ландыши — светлого мая привет…» Неужели вы не помните, босс?

— Вроде бы припоминаю.

Я знала ту песенку, но беспокойство не оставляло меня. И только когда Луиза произнесла следующее слово, только тогда все встало на свои места.

— Это же «Карл-Маркс-Штадт».

Да, я припомнила ту историю. Разные варианты: немецкий и русский. Да-да, слухи о спорных авторских правах. Но меня-то мучила иная подоплека. И вот теперь эта песенка всколыхнула факт, прочно запрятанный моей памятью.

В пресловутые времена застоя приветствовалась переписка между советской пионерией и школьниками разных стран. Мы, «немцы» пятого «Б», в отличие от «англичан» пятого «А», переписывались с детьми из ГДР. Я наизусть знала адрес: Wolgograder Allee, 8а, Karl-Marx-Stadt. Моей корреспонденткой была Berta Gauss.

«Нallo, mein Name ist Вerta».

«In welcher Klasse lernst du?»

«Ich studiere in der fünften Klasse» .

«Ich wohne in Moskau».

«Und ich wohne in Кarl-Мarx-Stadt».

Даже когда школьная кампания прошла и учительница немецкого перестала просить нас приносить письма в класс, даже тогда мы продолжали дружить с Бертой. 

«Только бы не было войны!»

«Nur wenn es keinen Krieg gäbe!»

Письма регулярно раз в месяц летели из Москвы в Карл-Маркс-Штадт и обратно. Переписывались мы несколько лет, пока, кажется, в восьмом, не сменились интересы и прежняя дружба не сошла на нет. Теперь даже не вспомнить, чье письмо осталось неотвеченным.

И вот три года назад, под Рождество, «Ландыши» Луизы всколыхнули во мне забытые, но приятные воспоминания. Вечером после смены я написала письмо по старому адресу: FrauВ. Gauss, Wolgograder Allee, 8а, 09001-09247 Karl-Marx-Stadt, Deutschland.

Сперва мы бурно обсуждали этот факт, дойдет ли письмо или вернется недоставленным. Паныч ухмылялся в пилсудские усы и откровенно не верил, Луиза сомневалась, а Алексанна Алексевна горела идеей больше моего. Потом мы забыли о той авантюре. Прошло месяца три, и в один прозрачный весенний день компания почтарей ждала меня из главка с оглушительной новостью — пришел ответ от фрау Берты.

Из письма я поняла, что теперь она не Берта Гаусс, а Берта Дейс. И живет не в Карл-Маркс-Штадте, а в Хемнице, никуда не переезжая. Просто ее городу возвращено историческое название. Наша переписка возобновилась, стала бойкой и регулярной. Берта аккуратно раз в месяц присылала мне фотографии с видами городского района Кasberg, где сохранились еще здания в стиле эпохи грюндерства. Она немножко хвасталась своим мужем Юргеном, бывшим управляющим машиностроительной фабрикой, а позже преподавателем в хемницком техническом университете, поэтому в письма каждый раз вкладывалось фото Берты и Юргена на набережной реки Кемниц, у городского зоопарка, у музея Альбрехта. Оказалось, этот молодой человек завоевал внимание юной Берты тем, что неизменно, вне зависимости от времени года, дарил ей ландыши.

«Не красные розы положил я тебе в постель».

Они встретились еще в ГДР, а прожили всю жизнь в ФРГ.

Их взрослый сын обосновался в Швейцарии, в Берне. Их дача — Sommerhaus — в Италии, в деревушке долины Val d’Orcia, недалеко от городка Сиена. Берта звала в гости в Германию или на итальянскую дачу. Я благодарила за гостеприимство, соглашалась, непременно, непременно, и знала, что не приеду никогда. Ни в Валь-д’Орча, ни в Хемниц. Никогда. Что я могу себе позволить на свою пенсию и крошечную зарплату? Все мое время, как и деньги, уходят на помощь дочери. Воспитывать нынче детей, тем более двойнят, трудновато. Но я намеренно не огорчала Берту и Юргена. Да и мой внутренний дух странника не почил еще; он точил шипы скандинавских палок.

Оказалось, что Берта вспоминала о нашей детской дружбе и внезапности прекращения переписки, но со временем не сумела отыскать писем и восстановить адрес. С тех пор слишком много всего произошло с нашими странами и городами. Жизнь произошла. Теперь Берта редко видит своих внуков-подростков — не сложились отношения с невесткой. Теперь Берта не работает, хотя не так давно служила в краеведческом музее замка Шлоссберг, а прежде — на городском почтамте. И она на почте, только представить себе! Однако у нее наверняка жалованье не чета моему. Раз в месяц Берта подробно рассказывала, как течет их с Юргеном жизнь, и ландшафт за ее окном менялся в зависимости от передвижений на их «фольксвагене».

Как я поняла, и в Хемнице, и в Валь-д’Орча у Дейсов имелись примерно одинаковые дома, разве что садики при них разнились. Там и там дома были в шесть комнат: столовая, кабинет, две спальни, гостевая, библиотека. Садик в Хемнице в три сотки, где умещаются цветочные клумбы в виде альпийских горок, вишневые деревья и скамья под орешником. Тогда как на даче Дейсов разбит сад на площади в дюжину соток. И он настолько грандиозен, что его красотой восхищаются случайные прохожие и подолгу любуются соседи. Здесь высажены всевозможные фруктовые деревья; кстати, только из писем я узнала, что каштан и грецкий орех тоже фруктовые деревья. Дейсы брали дачу в основном для внуков, но, подрастая, те перестали приезжать. Однако старикам жаль оставлять возделанную землю. С возрастом появилось время, правда, убавились силы. Садом в основном занимался Юрген. Берта вела домашнее хозяйство. Муж не знал бытовых забот, не знал, что такое ездить за продуктами, не интересовался итальянской кухней, предпочитал национальные блюда. Тогда как Берта любила и французские бриоши, и итальянские соффиони, причем мастерски готовила их сама.

Предыдущим Рождеством Берта рассказала о своих соседях в Валь-д’Орча, где Дейсы проводили все больше времени в году. Справа от них жили итальянцы, а слева — семья русских. И те и другие оказались необыкновенно доброжелательны и открыты, одним словом, с соседями повезло, чего не скажешь о соседях-немцах; не со всеми соотечественниками находилось взаимопонимание, тем более в наступившую странную пору — разделяющую, в пору изоляции и пандемии.

Мы всем миром теперь живем в эпоху возведения и разрушения храмов. Храмы внешние возводят на тех местах, где прежде срыли их с земли, взорвали или просто пагубно дали разрушиться. Разрушают же внутренние храмы, не веря в добро, не сопротивляясь злу. Необъяснимое противоречие.

Берту тянуло к семье русских. И хотя у тех росли три девочки, все же русские дети напоминали ей о временах, когда ее мальчики-«швейцарцы» были такими же купидонами. Берта с подробностями перечисляла все презенты для соседских детей и с упоением рассказывала, как упаковывала каждый. Юрген не ходил на детскую елку, но безропотно вносил эту статью в расходы семейного бюджета и охотно финансировал «русское Рождество». Одним из поводов лишний раз зайти к русским теперь служили мои письма Берте. И хотя переписывались мы на немецком, с помощью электронного переводчика, что-то я все-таки писала по-русски, и тогда Берте требовался «живой» перевод.

«Ich freue mich über unsere Freundschaft».

«Я думала, только у русских есть дача».

«Кomm im Sommer zu mir».

«Да нет, не знаю, посмотрим, как же достала эта пандемия».

В начале лета пришло письмо с невероятными новостями — швейцарская невестка предложила воссоединиться и жить со стариками в одном городе. Городом примирения оговорен Хемниц. Но чтобы туда попасть и встретиться с родными, придется по нынешним законам отсидеть две недели в изоляции, на домашнем карантине. Знать, что твои дети, которых ты не видел несколько лет, находятся совсем рядом, но ты не можешь их немедленно обнять из-за условностей, невыносимо. Берта возмущалась и проклинала пресловутый немецкий орднунг, который не давал ей перейти совершенно пустой перекресток, пока не зажжется зеленый свет, орднунг, который не позволял взбрыкивать и не подчиняться даже узаконенным глупостям.

Осенью пришло печальное письмо.

Оно не походило на прежние письма Берты, было скомкано по нижнему краю, куда съехал прежде четкий саксонский почерк. А финальные фразы приписаны незнакомым мужским почерком. В конце страницы Юрген писал, что у Берты пошатнулось здоровье. И даже очень хорошо, что они перебрались в зиму домой в Германию, преодолели все препоны в виде анализов, документов, вакцин. Здесь, в Хемнице, у них имеется домашний доктор. Нerr Koch вел их семью уже около двадцати лет, грамотно диагностируя и консультируя их с Бертой, чем не раз помогал исцелению. Безусловно, я тогда забеспокоилась, но особо не придала значения недомоганию, им бы наши проблемы.

Но в конце ноября мне пришло письмо, полностью написанное рукой ее супруга. И тут уже впору не просто забеспокоиться, а угадать развязку. Юрген писал, что, окончательно перебравшись в Германию, они были в шаге от счастья: сын и внуки поселятся в Хемнице неподалеку от дома Дейсов. Многолетняя мечта наконец осуществится: произойдет воссоединение семьи. Теперь бы только и жить, зимами в Deutschland, а летом вывозить мальчиков в Италию. Но страшное происходит с Бертой. У нее прогрессирует слабоумие. Она уходит от него.

Все началось после переезда в Хемниц, как раз когда подоспело очередное известие из Швейцарии, и оно не обрадовало Дейсов. Сын сообщал, что препоны на границах не способствуют воссоединению, что существование внутри пандемии осложнило их жизнь и переезд в настоящее время неуместен. Проще выживать в одиночку.

Юрген в резком изменении планов упрекал вздорную невестку, а сына винил в малодушии. Берта замолчала, ушла в себя. Она слишком много ставила на эту встречу, слишком долго ждала прекращения бойкота. И когда ей в руки вложили добрую весть, а потом тут же ее отняли, эти руки стали все ронять, терять, мерзнуть.

Доктор Koch после полного обследования пациентки в своей клинике вынес вердикт: изменения необратимы. Юрген предположил причиной внезапной болезни некую вакцину, введенную Берте для получения аусвайса на беспрепятственное пересечение нескольких границ. Доктор Koch скептически отнесся к подобному предположению и утверждал, что всякое серьезное заболевание начинается задолго до явного проявления его симптомов. Юрген аргументировал: триггером стала прививка. Доктор пикировал, призывая в помощь генетику. Споры ни к чему не приводили.

Дейсы давно желали возвращения. Да, Берта вернулась домой. К себе. Это побег. Через границы.

Карл-Маркс-Штадт, Карл-Маркс-Штадт,
 Ты город красных цветов.
 Карл-Маркс-Штадт, Карл-Маркс-Штадт,
 Но я люблю только белые.
 

В письмах Юрген сетовал на то, что теперь ему приходится осваивать русский язык, отвечать на весточки из России и самому отправлять соседским детям в Италию поздравительные открытки и бандероли на русское Рождество. Он не хотел нарушать традиции, а Берта, к сожалению, теперь не в состоянии выбрать и упаковать подарки. Юрген много на что сетовал. Ему приходится самому ездить за продуктами в супермаркет. Когда все только начиналось, он не верил в серьезность и необратимость происходящего. Временами он думал, Берта разыгрывает его. Когда наступало время обеда, он просил ее сварить суп, но Берта спрашивала: «Что такое варить?» Пятьдесят лет варила, а теперь забыла, как это делается?! Юрген принялся осваивать кулинарную энциклопедию. А, справившись с первым блюдом, довольный собой, в переднике жены и с фарфоровой супницей в руках шел в столовую, где заставал в слезах Берту. Та встревоженно смотрела на него и просила немедленно позвонить ее мужу в Карл-Маркс-Штадт. Юрген успокаивал ее, объясняя, что они и сейчас в Хемнице, а он ее муж. Берта отстранялась, плакала и снова умоляла позвонить мужу. Юрген делал вид, что звонит, но муж не отвечал.

Когда странное состояние, затмевающее сознание, внезапно исчезало, они вместе смеялись над тем, что Берта разучилась готовить. Берта бралась за выпечку, за любимые бриоши и соффиони. Выпечка выходила идеально, словно в опровержение морока. Весело обсуждали список сюрпризов к празднику. И верили: несмотря ни на что, это Рождество встретят со своими мальчиками, ради того столько преодолено. Смогут переубедить, и тогда наладится их жизнь, несмотря на разлаженность жизни вокруг. Разъединение чужого пирога, возможно, скрепит их немецкий семейный пирог.

Берта, не выказывая разочарования, поддерживала Юргена в упрямых надеждах, и ему казалось, болезнь отступила. Но когда сын перестал отвечать, нечем стало утешаться.

Однажды Берта вдруг спросила: «На сколько человек накрывать стол в Рождество?»

Юрген недоумевал:

— На двоих, Берта, если мы станем отмечать вдвоем.

— Ты уверен, Юрген?

— Или на шестерых, если наши дети согласятся отмечать с нами.

— Я спрашиваю, на сколько человек, Юрген?

— На двоих, Берта.

— А как же все они? Вот эти другие… Они что же, останутся голодными в рождественский вечер?

Никакой резкости в цветке,
 Нам нравится его запах,
 Он приносит нам сейчас очарование весны.
 Как будто белая песня звенит,
 Как твое первое обручальное кольцо,
 Как будто твоя первая любовь — думаю я.

Сейчас мы трое вяло ходим от окна к окну, высматривая запаздывающий снегопад и Паныча с «обменом». Луиза отгоняет Алексанну Алексевну от салатов. На столе уже согревается охлажденное «Абрау Дюрсо». Луиза не хочет торопить события, одиночество дома — слишком мрачная перспектива под праздник. Алексанна Алексевна, напротив, не может дождаться часа, когда мы запрем наш почту на железный засов с навесным замком и повесим объявление про три выходных дня. Я же с особым нетерпением ожидаю приезда «каблучка». Мне сегодня непременно должно прийти письмо из Хемница. На этот раз оно необъяснимо задержалось — как и снег, и нынешний день есть последняя возможность получить нечаянную радость в ночь под Рождество.

Нужно прервать затянувшееся бесснежье.

Паныч появляется незамеченным — прокараулили; пилсудские усы его сникли, взгляд суетлив. Устал. Пробки. По Москве невозможно ездить зимой. Дверь мягко затворяется доводчиком, сохраняя тепло. Позвякивает посуда, девочки расставляют приборы, пока я спешно выворачиваю всю корреспонденцию на большой стол. Минск, Пхеньян, Батуми, Владикавказ, Сопот, Юрмала, Пекин, Ухань, снова Минск.

Нету Хемница, Хемница нет.

Ноги становятся вялыми, я опускаюсь на табурет. Скажи мне сейчас поднять руки, я выше плеч не подниму — свинцовые. Будто подступило гибельное. Тень, страшная тень будто надвинулась на всех нас. Тень будущего. Того, которое либо навалится, либо светом ослепит. Что скажут завтра? Гибель? Зараза? Нет краю пандемии, нет конца. Или завтра, вот прямо-таки завтра исцеление и больше ни слова о вирусе. И дальше свет, только свет. Если не еще большая тьма. Тьма необратимая, неотменимая тьма.

«Nur wenn es keinen Krieg gäbe!»

Хотелось сказать. Или сказалось. Или только прошепталось.

— Вы разливайте там без меня.

Но звонкий голос, совершенно детский счастливый крик Алексанны Алексевны — «Снег, снег!» — заставляет меня подняться с табурета и плестись за всеми к окну.

Мы вчетвером, как никогда не видавшие русского снега, облепляем одно окно и, сталкиваясь лбами, из-под рук друг друга таращимся в черное стекло. А там, зная свой черед, вопреки всему неостановимо кружатся в идеальном хаосе белые цветки бессмертия. Чисто. Чисто. Снег идет.

Ландыши для Карл-Маркс-Штадта: st_leo — LiveJournal

Песня эта появилась давным-давно, в самый разгар хрущёвской «оттепели». Оттепель — это когда уже тепло, но ещё холодно. Поэтому, наверное, эту песню одновременно и пели от души, и ругали с удовольствием. Написал её Оскар Фельцман, выдающийся наш композитор-песенник. Но это сейчас мы знаем, что он «выдающийся» («Венок Дуная», «Чёрное море моё», «Огромное небо», «На тебе сошелся клином белый свет», «Старые слова»… перечислять можно сотни и сотни названий), а тогда… тогда это была одна из самых первых его песен. Вот как вспоминает об этом сам Фельцман:

… Мне позвонили из сада «Эрмитаж», сказали, что там готовится концертная программа, и попросили написать какую-нибудь лёгкую танцевальную песню. На слова Ольги Фадеевой я очень быстро и легко написал песню и дал её Гелене Великановой. Это были «Ландыши». После этого я уехал на юг и совсем про неё забыл. Через две недели я получил письмо, где прочитал, что вся Москва поёт «Ландыши». Для меня это было как праздник, я так заволновался, что сразу поехал домой. Я хотел послушать, как это всё происходит. Я приехал. И действительно: на улицах её пели. То есть популярность просто свалилась на меня…

Популярность этой песни была огромной. В ней не было ни слова о партии и о долге, её мелодия была незатейлива и легкомысленна, в ней и в самом деле было что-то весеннее, игривое и беззаботное, а инструментальный проигрыш перед заключительным куплетом и булькающие джазовые звуки производили — а ведь после смерти Сталина прошло всего-то ничего, пяток лет! — совершенно сюрреалистическое впечатление. Послушайте «Ландыши» в исполнении Гелены Великановой, для которой эта песня стала настоящей «визитной карточкой». Вот в такой обработке прозвучали тогда «Ландыши»:

Стихи же к новой песне написала (кажется, году в 1955-ом) Ольга Фадеева, но не та молоденькая белорусская кинозвезда, которая невольно, но прочно блокирует ныне в Интернете поиск всех своих однофамильцев, а известная некогда Ольга Яковлевна Фадеева (1906-1986), соавтор нескольких песен Фельцмана — например, тоже сверхпопулярной когда-то песенной заставки (с 20 мая 1960 года) к радиопередаче «С добрым утром!», любимой радиопередаче миллионов, которую тогда, ровно в 9:15 утра по воскресеньям, с нетерпением ждала вся страна.

Взгляните же на текст, который вы только что услышали:

Ты сегодня мне принёс
Не букет из пышных роз,
Не тюльпаны и не лилии.
Протянул мне робко ты
Очень скромные цветы,
Но они такие милые.
Ландыши, ландыши —
Светлого мая привет.
Ландыши, ландыши —
Белый букет.

Пусть неярок их наряд,
Но так нежен аромат —
В них весны очарование.
Словно песенка без слов,
Словно первая любовь,
Словно первое признание.
Ландыши, ландыши —
Светлого мая привет.
Ландыши, ландыши —
Белый букет.

Я не верю, что года
Гасят чувства иногда —
У меня другое мнение.
Верю, будешь каждый год,
Пусть хоть много лет пройдёт,
Ты дарить мне в дни весенние
Ландыши, ландыши —
Светлого мая привет.
Ландыши, ландыши —
Белый букет.

Как вы видите сами, в тексте «Ландышей», действительно, напрочь отсутствует какая-либо политика (что для той поры было не очень привычно), а о долге если и говорится, то весьма глухо и в форме ничем не подкреплённой уверенности в ежегодных подарочных букетах.

Время, повторяю, было тогда достаточно бурное и противоречивое, и у всех на слуху (или, по крайней мере, в подсознании) ещё гремели чеканные строки Владимира Маяковского, которыми заканчивается его стихотворение с таким многообещающим названием — «О дряни»:

Маркс со стенки смотрел, смотрел…
И вдруг
разинул рот,
да как заорёт:
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните —
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!»

Вот так в нашей истории впервые появляется Карл Маркс… Нет, ну какая-то связь здесь точно есть! Стихотворение «О дряни» было написано Маяковским ровнёхонько посередине временного интервала между кончиной Маркса и рождением песни «Ландыши». Мистика, да и только…

Оскар Фельман — не канарейка, а Хрущёв с Брежневым — не Сталин. Голову Фельцману за «Ландыши» хоть и не свернули, но ругать — с удовольствием ругали и в назидание другим ставили в отрицательный пример. По подсчётам самого композитора, этот процесс продолжался ровно 23 года. Фельцман вспоминает:

… Случались очень интересные вещи в те времена. Был такой автопробег от Москвы до Ленинграда — мы останавливались во всех городах на этом отрезке и давали концерты. Поехали Шостакович, Хренников, Туликов, Островский и я. Нам дали машины — хорошие «Волги». Первый концерт был на родине Чайковского — в Клину. Один из руководителей Союза композиторов говорит мне: «Надо обязательно «Ландыши» петь!» — «Как? Песня считается пошлой и антисоветской». — «Это не обсуждается. Это просьба секретаря обкома». Я пел «Ландыши» по просьбе партийных руководителей абсолютно во всех городах… И везде песню принимали «на ура». Когда вернулся в Москву, то по наивности радовался: «Наконец-то эта критическая эпопея с «Ландышами» закончилась». Но… Не-ет, ничего подобного! Меня еще больше стали ругать за эту песню…

А ведь и прав был тот орущий со стенки Маркс: не было у него врага страшнее «Ландышей». И знаменитое уравнение Ленина следует читать так: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны и минус канарейки»…

Но продолжим нашу историю. Если шлягер не пародируют, то это уже не шлягер, а его имитация. «Ландыши» и пели, и пародировали легко и много. Диапазон соответствующих текстов простирался от безобидного «пионерского» варианта:

Ты сегодня мне принёс
Кошку дохлую за хвост,
И она такая жирная.
Мы засели в камыши
Чтоб наесться от души…

— и до значительно более изощренных поделок, переполненных не вполне нормативной лексикой:

Ты сегодня мне принёс
И подсунул XXX под нос,
И сказал, что это ландыши.
Но меня не наXXXXX,
XXX на ландыш не похож,
Ландыш — он же очень маленький…

Прошу прощения… Но, право же, когда диапазон аж настолько велик, то мы явно имеем дело с настоящим шлягером, далеко-далеко вырвавшимся за пределы узкого круга меломанов.

Вторая встреча Карла Маркса с «Ландышами» произошла в конце 1990 года. По словам Олега Нестерова, руководителя московского ансамбля «Мегаполис», именно тогда они задумались о том, чтобы переложить на немецкий язык несколько советских шлягеров и с большой для себя выгодой продать соответствующие творения (в своём, естественно, исполнении) «добрым и сытым немцам».

Разумеется, легкомысленные и сентиментальные «Ландыши» сразу же оказались в числе претендентов на адаптацию. И работа закипела. Олег Нестеров вспоминает:

… Быстро и с удовольствием сделали гитарные версии, и начались мои страдания — мне доверили перевод на немецкий. Этот язык я девять лет учил в спецшколе. Можете представить, как я его учил, если в день, когда в нашей студии случился пожар, я бросился в огонь с единственной мыслью — спасти клочок бумаги, результат многомесячного труда…

«Лан-ды-ши, лан-ды-ши»… Что бы тут могло быть?.. О! Пожалуйста: «Карл-Маркс-Штадт, Карл-Маркс-Штадт»!.. Лучше не придумаешь: и стихотворный размер сохранён, и немецкий колорит налицо, и даже Карл Маркс упоминается — он ведь родом из Германии, нет?

Но почему же Карл-Маркс-Штадт? Откуда вдруг взялся тут Карл-Маркс-Штадт? Трудно сказать… Может быть, как раз в то время докатились до Москвы слухи, что в свете грядущего объединения Германии три четверти жителей этого не слишком ухоженного, хоть и древнего, саксонского города высказались за возвращение ему исторического его имени — Кемниц? А всё может быть…

Да, но при чём тут вообще Карл-Маркс-Штадт?! С высокой дымящейся трубой на панорамной фотографии? Вид с южной стороны?. . Песня-то вроде как бы лирическая?

Стоп! — подумалось Нестерову. — Карл Маркс ведь революционер? Революционер. Так-так… «Кра-а-сная гвоздика — спутница тревог…». На слова Льва Ошанина… Стоп! А ландыши какие? Ландыши белые… Стоп! «Красная гвозди-ика — наш цветок»! Так пусть же песенный герой дарит белые ландыши, да ещё и в Карл-Маркс-Штадте, вместо красных гвоздик или всяких там роз— назло этому гадкому Карлу Марксу! Ведь три же четверти проголосовало, нет?..

Срочно слушаем, что у нашего «Мегаполиса» получилось в итоге:

Поют тут певцы очень торопливо и местами неразборчиво, но вполне вероятно, что поют они тут следующий текст:

Heute hab ich dir gebracht
Schöne Blumen in der Nacht,
Keine Röslein leg ich dir ins Bett.
Weiße Pracht in zartem Strauß
Kam mit Maiglöckchen ins Haus.
Auf dem Kissen lagen sie so nett.
Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Du bist die Stadt roter Blumen,
Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Aber ich mag nur weiß'.

Keine Schönheit' in der Blüte,
Steigt der Duft nur ins Gemüte. 
Bringt uns jetzt der Frühling Zauber,
Als ob ein weißes Lied erklingt.
Als' dein erster Hochzeitsring,
Also deine erste Liebe, glaube ich.
Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Du bist die Stadt roter Blumen,
Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Aber ich mag nur weiß'.

Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Du bist die Stadt roter Blumen,
Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt,
Aber ich mag nur weiß'.

Теперь давайте посмотрим, как всё это выглядит по-русски. Первый куплет фактически повторяет строфу Ольги Фадеевой («Ты сегодня мне принёс не букет из пышных роз, не тюльпаны и не лилии…»), но, как говорится, «с переменой цветов» и с одним-двумя весьма важными уточнениями:

Сегодня ночью я принёс тебе чудесные цветы. Но вовсе не розочки положил я тебе в постель — вместе с ландышами в твой дом явилось белое великолепие нежного букета: они так мило лежали на подушке…

О втором же куплете можно сказать то же самое, что и о первом: он не слишком далеко ушёл от оригинала, дополнив его небольшими, но существенными подробностями типа обручального кольца (да и не просто обручального кольца, а первого такого кольца). А от заключительной строфы Ольги Фадеевой («Верю, будешь каждый год…») во второй куплет органически вплелась уже не столько твёрдая женская уверенность, сколько кокетливое мужское предположение:

Что за красота в цветках? Только лишь их аромат проникает в душу. Весна приносит нам своё очарование, как если бы вдруг зазвучала белая-белая песня. И вот, стало быть, твоё первое обручальное кольцо, и вот — как я полагаю — первая твоя любовь…

Ну, так. Это куплеты. А после каждого из них звучит припев: после первого куплета он звучит один раз, а после второго — два раза. Припев не имеет к оригинальному тексту Ольги Фадеевой вообще никакого отношения. Собственно говоря, весь пресловутый «Карл-Маркс-Штадт» заключается именно в этом припеве:

Карл-Маркс-Штадт, Карл-Маркс-Штадт, город красных цветов…
Карл-Маркс-Штадт, Карл-Маркс-Штадт, но вот незадача: мне-то нравятся только белые!

Как выразился Олег Нестеров, «песня приняла некий постполитический колорит, но хуже от этого не стала»…

В начале 1992 года «Мегаполису» предоставился шанс оценить реакцию «добрых и сытых немцев». Первое же выступление в Кёльне подтвердило оба этих эпитета: публика в жемчугах, по словам Нестерова, билась в истерике. Небольшая немецкая фирма грамзаписи предложила «Мегаполису» подготовить и выпустить компакт-диск. Впрочем, относительно «Карл-Маркс-Штадта» немецкий продюсер лишь пожал плечами и согласился на него исключительно в качестве музыкальной шутки продолжительностью не более полутора минут (вот, наверное, почему наши певцы так торопились чуть выше). Осенью новые немецкие песни «Мегаполиса» проникли в эфир российских радиостанций. В следующем году песни эти стали звучать у нас всё чаще и чаще.

А в январе 1994 года видеоклип с песней «Карл-Маркс-Штадт» был удостоен главного приза на… на отечественном конкурсе «Поколение-94»! Олег Нестеров:

… Страшная догадка начала закрадываться в голову: «Карл-Маркс-Штадт» становился шлягером, но не немецким, а русским! И действительно, его заграничные успехи и впоследствии были куда скромнее отечественных…

Неисповедимы пути шлягера… Простое переложение нашей же собственной песни на иностранный и большинству из слушателей непонятный язык преспокойно прижилось на отечественных песенных просторах и составляет теперь у нас по популярности несомненную конкуренцию своему прародителю! И ведь не то чтобы и раньше не пели «Ландыши» на иностранных языках — нет! Даже по-японски пели. А вот настоящим шлягером стал у нас лишь «Карл-Маркс-Штадт». По-немецки.

И я, кажется, догадываюсь, почему так произошло. Вот из-за этого самого Карл-Маркс-Штадта — названия, которого теперь уже больше нет и не будет никогда. Вот из-за этой самой дополнительной ностальгии, для многих неосознаваемой, но вполне ощутимой.

«Karl-Marx-Stadt, Karl-Marx-Stadt, du bist die Stadt roter Blumen»…

Валентин Антонов

Цветы Древнего Египта и наших дней

Одним из аспектов Египта, который часто удивляет многих впервые приехавших сюда, если они внимательны, является количество цветочных магазинов, разбросанных повсюду. Многие люди, которые на самом деле не очень хорошо знакомы с Египтом, продолжают думать о нем как о совершенно засушливой среде, когда, конечно, долина Нила очень пышна. Фактически, в наши дни Египет экспортирует множество сортов цветов, и египтяне еще в древние времена всегда обожали их цветы.

Действительно, когда-то фараоны украшали свои боевые повозки цветами перед отправкой на войну, а крестьяне украшали себя, своих животных и гробы умерших различными цветами. Они были даны как дары любви и поклонения возлюбленным и богам.

Согласно древним мифам, древние египтяне пели для лотоса на своих вечеринках. Более того, они назначали день праздника лотоса. Во время этого пира каждый должен был держать в руках серебряный горшок в форме лотоса с горящей свечой в середине. Затем все должны были отправиться к Нилу с горшком в руке и непреодолимой мечтой в сердце. Согласно старинному мифу, считалось, что если горящая свеча продолжит плавать на поверхности воды, то мечта сбудется.

Древний Египет был, пожалуй, первой страной, признавшей «национальные» растения. В частности, это были Лотос (кувшинка) и Папирус, символизирующие соответственно Верхний и Нижний Египет. Однако для древних египтян цветы были важным аспектом повседневной жизни. Они обожали свежие цветочные композиции, но также были одной из, если не первой цивилизацией, которая увековечила их как искусственные цветы, сделанные из прочных материалов. До начала Нового Царства только цветок водяной лилии и головка папируса, по-видимому, играли роль моделей для форм розеток. Нечасто той же цели служили хризантема или ромашка. Являясь частью естественной растительности долины Нила, эти растения процветают без посторонней помощи, и их можно собирать по мере необходимости. Однако египтяне также сажали водяные лилии в искусственных бассейнах.

На самом деле в Ниле росло два вида водяных лилий, обычно в его неглубоких рукавах и в каналах. Одним из них был голубой лотос (Nymphaea coerulea), а другим — белый лотос (Nymphaea lotus). Помимо цвета, эти два растения отличаются друг от друга несколькими другими признаками. У голубого лотоса заостренные цветы и плавающие листья с гладкими краями, а у белого лотоса лепестки округлые, а листья с зубчатыми краями. Синий лотос также имеет более интенсивный аромат. Хотя египтяне различали две разновидности водяных лилий в изображениях, до сих пор для этих растений был идентифицирован только один египетский термин, ssn.

Кувшинки открываются утром и снова закрываются ночью. Вероятно, это было причиной того, что древние египтяне видели в них образ возрождения и возрождения, важных понятий в их религии. Таким образом, цветы использовались для обозначения входа умершего в подземный мир, а также его возрождения к новой жизни. Следует также отметить их связь с богом солнца Ра. Древние художники изображали юное утреннее солнце в образе бога Нефертема, появляющегося из цветка лотоса. Кроме того, египтяне считали, что интенсивный аромат цветов указывает на присутствие бога, поэтому во многих сценах с гробницами умерший изображается с поднесенным к носу цветком лотоса, чтобы вдохнуть божественный аромат. На праздниках женщины часто украшали волосы цветами лотоса, а в некоторых особых случаях и мужчины.

Лотос и папирус символизировали первобытные воды Нун, из которых, по мнению египтян, началась жизнь. В период фараонов папирус (cyperus papyrus) рос в зарослях со значительной фауной вдоль Нила. Для египтян папирус стал символом плодородия и самой жизни. Поэтому тема стеблей папируса с их широкими цветочными зонтиками была наиболее часто используемым растительным украшением, используемым в стилизованной архитектуре и многих других объектах. Во времена Древнего царства свежие стебли папируса с цветочными головками были частью подношений, которые умершие несли в могилу. Они помогли обеспечить жизнь в загробной жизни. Часто стебли папируса переплетались с цветами лотоса, и эти ансамбли стали предшественниками букетов, столь часто используемых в искусстве Нового Царства.

С древнейших времен папирус был символом Нижнего Египта, о чем свидетельствует его использование в палитре Нармера, датируемой самым началом династического периода или концом додинастического периода. Переплетаясь с растительной эмблемой Верхнего Египта, так называемой «южной лилией», они символизируют объединение двух земель. Ботанический оригинал южного растения до сих пор не найден. Очевидно, что одним из самых устойчивых его применений было средство письма, но оно имело гораздо большее значение.

На протяжении всего периода фараонов папирус и цветы лотоса сохраняли свое доминирующее положение в качестве символических растений в Египте. Однако во времена Нового Царства из представлений известно, что египтяне начали сажать ряд недавно завезенных цветов вместе с местными штанами в садах своих домов и храмов. Многие из этих новых растений требовали интенсивного ухода и, прежде всего, большого количества воды. Поэтому на гробницах Нового Царства в садах изображены цветы, поливаемые с помощью шадуфа. Такие сцены из Эль-Амарны украшают не только стены, но даже полы зданий и дают нам информацию о новых видах цветов. Мы видим, например, василек (Centaurea depressa) и красный мак (Papaver rhoeas), оба импортированные из Малой Азии или Палестины. Эти растения нашли признание в Египте, но растения, найденные в «Ботаническом саду» Тутмоса III в храме Амона в Карнаке в древних Фивах (современный Луксор), по-видимому, тоже не годились. Там изображены иноземные цветы, такие как арум (Arum italicum), драцена (Dracunculus vulgaris) и разновидность ириса (возможно, Iris albicans). Однако они не появлялись в других сценах сада и, возможно, никогда не были завезены в Египет, вместо этого представляя образцы, собранные во время зарубежных экспедиций царя.

Во времена 18-й династии стало модным носить большие воротники из фаянса, отдельные части которых обычно делались в виде цветов, листьев или плодов. В них мы можем распознать цветки василька, разновидность ромашки, белый и голубой лотос, элементы зеленого листа и желтые плоды. Воротники того же типа, но сделанные из живых цветов, видны на банкете из росписей гробницы. На них можно увидеть служанок, завязывающих цветочные украшения на шеях гостей. «Смотритель сада Рамессеум» и человек по имени Неджемгер, живший в 19 веке.Династия в Фивах, изображена в своей гробнице, проверяющей изготовление цветочных воротников из свежего растительного материала. Вероятно, они производились массово, и хотя они очень редки, до нашего времени дошло очень мало таких ошейников. В руинах дома в Эль-Амарне был найден единственный экземпляр. По крайней мере шесть дополнительных ошейников были также закопаны вместе в яме за пределами гробницы Тутанхамона вместе с некоторыми остатками его погребального пира и различными материалами для бальзамирования из его захоронения. Три из этих ошейников также сохранились. Хотя изображения таких воротников обычно слишком схематичны, чтобы дать много информации, по остаткам настоящих воротников мы можем видеть, как они были изготовлены.

Чтобы сделать ошейник, из куска папируса вырезали форму ошейника, который служил основой. Он был обшит по горловине льняной тканью, что также позволяло завязывать его на шее. Затем с помощью тонких полосок пальмового листа отдельные кусочки растительного материала пришивались к папирусу рядами, один над другим. Зеленые листья персеи (Mimusops laurifolia), оливкового дерева (Olea europaea), египетской ивы (Salix subserrata), граната (Punica granatum) и, предположительно, дикого сельдерея (Apiumgraveolens) использовались вместе с красочными цветами. цветочные головки или лепестки василька (Centaurea depressa), горчицы (Picris asplenioides), голубого лотоса (Nymphaea coerulea). Затем эти композиции были украшены красными ягодами местного паслена витании (Withania somnifera) и синими дискообразными фаянсовыми бусинами.

Практика надевания на мумию умершего гирлянды из свежих цветов возникла в начале Нового Царства. К сожалению, цветочный воротник, найденный на мумии Тутанхамона, является единственным сохранившимся примером. Однако, судя по этому ошейнику, мы можем предположить, что способ изготовления и растительный материал, включенный в воротник, очень похожи на те, что используются на банкетах. Он покоился на груди самого внутреннего из трех его гробов. В противном случае египтяне также использовали специальные мумийные гирлянды, которые были сделаны из плоских полос и прикреплены к телу мумии концентрическими полукругами. Они были изготовлены очень просто. Зеленые листья были сложены поверх полосок пальмового листа, а затем сшиты вместе с тонкими полосками пальмового листа. Затем вместе с листьями вставляли разноцветные цветочные лепестки или весь цветок на длинных стеблях. Здесь также использовались те же виды цветов, что и в воротниках. Тем не менее, мы можем также идентифицировать несколько других растений в аранжировках, в том числе местную нильскую акацию (Acacia nilotica), белую акацию (Acacia albida), сесбан (Sesbania sesban), иву волосатую (Epilobium hirsutum) и хризантему. (Хризантема коронарная). Некоторые другие цветы, которые иногда включались, были импортированы из Малой Азии или Палестины, и включают мальву (Alcea ficifolia), дельфиниум (Delphinium orientale) и сафлор (Carthamus tinctorius). Красные лепестки сафлора также служили древним египтянам красным красителем для белья, а из его семян они извлекали прекрасное пищевое масло. Начиная с 20-й династии, гирлянды мумий также включали в себя очень ароматные цветы куста хны (Lawsonia inermis), которые первоначально происходили из прибрежных районов Индийского океана и Восточной Африки. Иногда мумийные гирлянды также могли быть сделаны только из ароматных листьев, таких как мята (mentha sp.), дикий сельдерей (Apiumgraveolens) или укроп (Anethumgravolens). По окончании гирлянды мумии возлагались либо на завернутую мумию, либо на гроб.

Было найдено очень мало мумий с венками на головах. Например, остатки нескольких листьев были найдены в волосах Аменхотепа II, а небольшая цветочная гирлянда когда-то висела вокруг царских знаков отличия на лбу первого и второго гробов Тутанхамона. Фактически, некоторые из более поздних Книг Мертвых (Книги Идти Четвертым за Днем) впервые представляют круглый цветочный венок как символ успешного противостояния Трибуналу Мертвых перед Осирисом.

В погребальном процессе использовались и другие растения. Например, листья луковиц сорта Crinum, который не является местным для Египта, использовались для покрытия глаз, носа, рта и надрезов для мумификации одной мумии. На шее Рамсеса II были обнаружены остатки луковиц нарцисса (Narcissus tazetta), а на груди женской мумии обнаружены луковицы типа лилии.

Египтяне украшали покойников не только цветочными венками, но и, во многих случаях, некоторым погребальным инвентарем. Например, статуэтка умершего в гробнице Кха 18-й династии, а также божественные статуэтки и даже кувшины с едой и питьем в гробнице Тутанхамона были снабжены такими цветочными композициями.

В греко-римский период мумии продолжали украшать цветочными украшениями, хотя они, как правило, делались по-новому и часто использовались более привозные растения. В них отдельные цветы, лепестки, тычинки или веточки были связаны вместе в небольшие пучки и соединены в компактные венки. Новые типы цветов включали розу (Rosa richardii), индийский лотос (Nelumbo nucifera), бессмертник (Helichrysum stoechas), лихнис (Lychnis coelirosa), жасмин (Jasminum sambac) и кустик майорана (Marjorana hortensis). Иногда к композиции добавлялись искусственные цветы из медного листа или цветной шерсти. Основой для этих венков очень часто служили кусочки украшенных стеблей осоки Scirpus inclinatus.

Цветами украшали не только мумии Древнего Египта. Например, они также использовались для больших цветочных букетов или иногда венков, сделанных в форме знака анкха, которые были популярными подношениями богам. Их можно было нести в погребальной процессии и класть рядом с мумией, когда она стояла вертикально перед входом в гробницу. Там умершего совершали последние обряды перед погребением. Эти композиции были сделаны с центральной частью, состоящей из нескольких стеблей папируса с большими цветочными зонтиками. На них кругами, один над другим, были прикреплены те же цветы, листья и плоды, которые использовались в воротниках и венках для мумий. В некоторых случаях весь венок все еще обернут лианой вьюнком (Convolvulus arvensis) или стеблями кочанного салата.0003

В нескольких могилах были найдены букеты шестов, особенно в могилах Тутанхамона, Сеннефера, Сеннеджема и Кха. Однако в каждом из них аранжировки состоят из совершенно другого материала, чем те, что показаны на изображениях. Они содержат только облиственные ветви персея и оливкового дерева, некоторые листья винограда и облиственные стебли донника (Melilotus indica). У нас нет твердого объяснения различий между представлениями и этими реальными находками.

Очевидно, что цветы, которые буквально называли «ароматами сада», также использовались для изготовления духов, но особенно во времена Нового Царства они приобрели заметное экономическое значение. Например, Папирус Харриса I упоминает большое количество готовых связанных букетов в своем списке подношений богу Амону, а также нити синих цветов. Вероятно, они были сделаны для того, чтобы простые египтяне могли покупать их для использования в качестве подношений, и, похоже, такими предметами велась значительная торговля.

Тогда, как и сейчас, цветы по-прежнему играли важную роль в экономике Египта. Цветы продолжают быть, возможно, немного более особенными для египтян, чем для других. Они предпочитают цветы ярких цветов, таких как красный, белый, оранжевый и розовый, для использования на свадьбах и вечеринках по случаю дня рождения.

Однако египетские цветы также стали относительно важным предметом торговли. Различные виды цветов и растений экспортируются, особенно в Европу, в объеме более 600 тонн в год.

Тем не менее, для тех, кто посещает Египет, есть ряд мест, где можно найти самые разнообразные цветы. Одним из самых известных и часто посещаемых мест является Ботанический остров в Асуане, известный своей замечательной историей и выдающейся красотой. Этот остров также служит исследовательским центром и предлагает различные виды экваториальных и полуэкваториальных растений, а также деревья.

В городе Наср, недалеко от международного аэропорта, находится Международный парк, который считается одним из самых значительных в своем роде и сертифицирован Международной организацией садоводства. В нем представлена ​​флора восьми стран, включая Румынию, Грецию, Францию, Германию, Марокко и Саудовскую Аравию.

Египетский сельскохозяйственный музей в Каире занимает одно из первых мест среди музеев цветов во всем мире. Здесь хранится одна из самых выдающихся коллекций цветов в своем роде. В музее представлена ​​история цветов. Ввиду его неоспоримой значимости музею уделяется должное внимание, что привлекает большое количество египетских и иностранных посетителей.

Итак, сегодня цветы по-прежнему важны для египтян так же, как они были важны для их предков пять тысячелетий назад. Чтобы увидеть это, не обязательно посещать специализированные парки или музеи, потому что иногда кажется, что цветочные магазины разбросаны по всему миру.

Каталожные номера:

Доставка цветов, уникальные весенние смешанные букеты, тюльпаны и кашпо, ОТКРЫТО воскресенье День матери